BellyDanceStars.ru

[Полина]

Такажи Пиллаи, "Гнев морской богини" (отрывок).

Ax, ну что она делает — стоит тут, болтая с чужим парнем, когда Палани ушел в море! Но в душе Карутхаммы не было сомнений. Она и раньше встречалась с ним темной ночью, когда кругом ни души... И если она может дать хоть минуту счастья человеку, чья жизнь разбита из-за нее, — кто ей помешает?

Они стояли, глядя друг другу в глаза. Вот он перед ней — тот, кому она сломала жизнь. Она знает: он никогда ее не разлюбит. Он все поймет и простит и все от нее снесет.

В эти минуты Карутхамма забыла все свои горести и свою вечную покорность. Небывалая сила наполнила ее. За спиной мужа она была как за каменной стеной. Палани настоящий мужчина, он сумеет защитить ее. Он позаботится, чтобы зло не коснулось ее, не причинило ей боли. Но душа ее ждала чего-то большего: ей нужно было, чтобы ее любили, как еще ни один мужчина не любил женщину! Только оба эти чувства могли сделать ее по-настоящему счастливой.

Вот человек, который любит ее, стоит теперь перед ней. Она упала в его объятия, и тела их сплелись, лица прильнули друг к другу. Он прошептал:

— Моя Карутхамма!

—Да!

Его руки гладили и ласкали ту, которая притягивала взоры всех молодых парней рыбацкого поселка.

— Карутхамма!

И снова она откликнулась послушно, почти теряя сознание от охватившей ее страсти:

—Да...

— Кто я для тебя?

Она сжала его лицо ладонями и, глядя на него из-под полуопущенных ресниц, прошептала:

— Ты для меня — все... Сокровище мое!

Они снова прильнули друг к другу, лаская ее, он нежно шептал ей на ухо слова любви.

И у нее не было сил вырваться из сладостного плена его рук.



А далеко-далеко в море Палани поймал небывалой величины акулу — настоящую громадину. Такие еще никому не попадались — ни самому Палани, ни другим рыбакам. Ничьи сети не приносили у здешних берегов такой добычи.

Попав на крючок, акула неистово рванулась, вспенив воду и подняв брызги, а потом начала всплывать. Сквозь воду Палани видел, как она поднимается на поверхность, а из ее пасти тянется леска.

Палани понял, что ему попалась самая большая рыба здешних вод. Счастливый, он закричал от радости. Теперь надо было быстро решать, что делать: крепко натянуть леску и попытаться остановить рыбу или дать ей немного поплавать? Если крючок сидит крепко у нее в глотке — хватит, пожалуй, одного хорошего рывка, чтобы остановить это морское чудище. Но тогда она может напасть на лодку и разнести ее вдребезги. А если позволить рыбе плыть свободно — она потянет лодку за собой, и богзнает, в какую даль ее утащит!

Берега Палани не видел и даже не представлял, с какой он стороны. Одной рукой он держал леску, другой направлял лодку, пытаясь по звездам определить, куда его тянет рыба, но все никак не находил нужной звезды: по небу бежали тучи. Лодка неслась с огромной скоростью, вспарывая спокойную гладь воды. Внезапно море потемнело, стало зловещим. Палани внимательно всматривался в воду, пытаясь определить направление течения, но, как ни старался, понять ничего не мог.

А акула все тащила и тащила за собой лодку, да так, что ветер свистел в ушах. Куда она плывет? И как далеко они теперь от берега?

Не выдержав, Палани крикнул:

— Да стой же, остановись наконец! Или ты хочешь затащить меня во дворец морской богини?

И он с силой рванул на себя леску, лодка остановилась. Палани захохотал, как безумный:

— Ага! Давно бы так!

Его добыча билась в предсмертных судорогах неподалеку от лодки. Забыв обо всем на свете, Палани еще раз рванул леску. Рыба взмыла над водой и тяжело упала обратно в море. И тут Палани заметил, что течение подхватило лодку, разворачивает ее и куда-то несет. Палани снова впился глазами в воду: неужели он попал в водоворот? Да, сомнений нет — лодка делала широкий круг по морю. Но леску Палани не бросил. Он взглянул на небо: на нем не было ни единой звезды.

Привстав в лодке, Палани оглядел горизонт. Вокруг простиралось одно лишь море. Но облик его стал иным: казалось, что лодку окружают водяные горы, а нос ее начал задираться к небу.

Палани знал: где-то в морских глубинах скрыт дворец богини моря, ее таинственное обиталище. Он не раз слышал рассказы об этом дворце, вход в который открывается через гигантский водоворот. Палани показалось, что водяные горы вокруг вздымались все выше и выше. Он поспешил ослабить леску, и лодка снова рванулась вперед.

Откуда-то издалека донесся ужасающий грохот. Никогда еще Палани не слышал такого шума. Это надвигалась буря.

Вздымались волны огромные как горы. Они катились одна за другой, не рядами, а со всех сторон, смыкаясь кольцом вокруг лодки.

Палани снова окинул взглядом бушующее море. Он умел вести лодку в шторм, но по опыту знал, что самое лучшее — отдаться волнам, ведь лодка плыла в кромешной тьме.

Яркий блеск молнии разрезал тьму, оглушительно грянул гром. Палани совсем ослабил леску — ведь если ее натянуть, лодка остановится, и волны неминуемо разнесут ее в щепки. Пусть уж лучше рыба тащит ее куда хочет.

Когда нос лодки начал выбираться на гребень особенно высокой волны, Палани, балансируя веслом, подпрыгивал, чтобы облегчить ее вес. Поднявшись на гребень, лодка круто, почти отвесно ныряла вниз — прямо в зияющую пасть новой волны.

Море ревело, словно бешеный зверь, охотящийся за несчастным рыбаком. Вой ветра придавал этому реву мелодичность, а гром отбивал ритм. Ужасный, дьявольский танец стихий. И как мала в нем песчинка человеческой жизни! Зачем богине моря обрушивать на него такие неистовые силы? Ведь ей ничего не стоит похоронить его в этой пучине!

А гигантские волны, может, они мчатся к берегу и вот-вот обрушатся на рыбацкие хижины? Может, ядовитые морские змеи выползают сейчас на песок? Но что это поднимается там, над водой? Седой гребень исполинской волны? А может, это голова морского чудовища с разинутой, как пещера, пастью? Держись, рыбак. Палани снова попытался подпрыгнуть, чтобы преодолеть очередной вал, но не смог: волна, опередив его, обрушилась сверху.

Все исчезло — даже тучи над головой, извергающие гром и молнии; само небо, казалось, раскололось, и воды всего моря хлынули в лодку. Торжествующий рев бури смял и подавил все. Но нос лодки все еще висел над гребнем следующей волны. А когда и она прошла, Палани барахтался в воде, цепляясь за днище уже перевернутого суденышка. Выплевывая воду, он закричал:

— Карутхамма!

Крик его взлетел над грохотом бури.

Почему он звал Карутхамму? Да потому, что рыбака в море хранит его жена, оставшаяся на берегу. Это ее он просит молиться за его жизнь. И разве не молитва женщины, победив силу бури, вернула домой невредимым самого первого из рыбаков? Палани тоже верил, что может спастись: ведь у него есть жена, она молится за него. Разве она не обещала ему это еще прошлой ночью?

А буря неистовствовала все сильнее. Палани пытался бороться, но что он мог противопоставить натиску ветра и волн? Вот еще один гигантский вал надвинулся на него и рухнул, оборвав короткий крик: «Кару...»

Вокруг ничего не было видно: ветер, гром, молния слились в гибельном мраке.

В дьявольской круговерти вода пенилась и вздымалась к небесам.

Море обратилось в пещеру с водяными сводами. Не было ничего, кроме бури. Лодка снова вынырнула на вершину волны, вынося на себе Палани, из последних сил цеплявшегося за нее.

Неужели эта безжалостная пытка никогда не кончится?

Через мгновенье лодка, затянутая пенным водоворотом, камнем пошла ко дну.

Вдруг среди бегущих по небу туч сверкнула одинокая звезда — это была Арундхати1, указывающая рыбакам путь к дому. Но в ту ночь блеск ее казался тусклым.



Утренняя заря занималась над морем, тихим и безмятежным. Правда, кое-кто из рыбаков говорил, что где-то в океане прошел шторм: следы волн подступали к самым домам, а на белом прибрежном песке то тут, то там виднелись морские змеи.

Панчами стояла на берегу с ребенком на руках, и по щекам ее текли слезы. А малыш кричал и все звал отца с матерью. Но Палани еще вчера ушел в море и не вернулся, да и Карутхаммы нигде не было видно.

Панчами тихо плакала, пытаясь укачать младенца.

Спустя два дня волны вынесли на берег тела мужчины и женщины. Даже смерть не разомкнула их объятий. Это были Парикутти и Карутхамма.

А в прибрежной части Чарияжиккил нашли мертвую акулу с засевшим в глотке рыболовным крючком...
_________________
Искусство ревниво-оно требует,чтобы человек отдавался ему всецело(Микеланджело)

[Полина]

Рабиндранат Тагор. Рассказ

I
Сейчас мне двадцать семь лет. Моя жизнь интересна не продолжительностью и даже не добродетелью, а одним событием, воспоминание о котором я бережно храню в памяти. Оно сыграло для меня такую же роль, какую играет пчела в жизни цветов.
История моя коротка, и я тоже буду краток. Те из читателей, кто осознал, что малое не значит маловажное, несомненно поймут меня.
Я только что сдал выпускные экзамены в колледже. Еще в детстве мой учитель имел все основания шутить надо мной, сравнивая меня то с цветком шимул, то с красивым, но несъедобным плодом макал, называть «прекрасным пустоцветом». Я очень обижался тогда, но с годами пришел к мысли, что, если б мне довелось начать жизнь сначала, я все же предпочел бы красивую внешность даже при условии, что это будет вызывать насмешки учителя.
Какое-то время отец мой был беден. Потом, занимаясь адвокатурой, он разбогател, однако пожить в свое удовольствие ему так и не довелось. Лишь на смертном одре он впервые вздохнул с облегчением.
Когда отец умер, я был совсем маленьким. Мать одна воспитывала меня.
Меня очень баловали в детстве, и, кажется, именно поэтому я так и не стал взрослым. Даже сейчас я напоминаю младшего брата Ганеши, сидящего на коленях Аннапурны.
Надо сказать, что воспитывал меня дядя, хотя я был младше его всего лет на шесть. Как прибрежный песок реки Пхалгу пропитан водой, так и дядя всецело был поглощен заботами о нашей семье. Все решал он один. И жилось мне в высшей степени беззаботно.
Отцы, у которых дочери на выданье, должны согласиться, что женихом я был завидным. Я даже не курил. Говоря откровенно, быть паинькой не составляет особого труда, вот я и был им. Я обладал редкой способностью во всем следовать советам матери, впрочем, не следовать им я был просто не в силах. В любой момент я был готов подчиниться власти женской половины дома, а для девушки, выбирающей себе жениха, это немаловажное обстоятельство.
Многие знатные семьи выражали желание породниться с нами. Но дядя (на земле он был главным доверенным лицом бога, вершителем моей судьбы) имел на этот счет особое мнение. Богатые невесты его не прельщали. Пусть, решил он, девушка войдет в наш дом с покорно опущенной головой. Но в то же время деньги были его кумиром. И дядя рассудил так: отец невесты вовсе не должен слыть богачом, главное, чтобы он дал солидное приданое и в любой момент согласился оказать нашей семье услугу. К тому же он не должен обижаться, если в нашем доме ему вместо кальяна подсунут дешевую хукку из кокосового ореха.
В это время в Калькутту приехал в отпуск мой друг Хориш, который работал в Канпуре. И я сразу потерял покой, потому что он сказал:
— Есть одна замечательная девушка.
Дело в том, что незадолго до его приезда я получил степень магистра искусств и мне предстояли бессрочные каникулы: сдавать экзамены больше не нужно, а искать работу, служить,— незачем. Я не привык думать о себе, да и не хотел. Дома обо мне заботилась мать, а вне дома — дядя.
И в этой пустыне безделья возник мираж, заслонивший собою весь мир. Он возник в образе прекрасной девушки, созданной моим воображением. В небе мне чудились ее глаза, в дуновении ветерка — ее дыхание, а в шелесте листьев я ловил ее нежный шепот.
И вот, как я уже сказал, именно в это время приехал Хориш и сообщил: «Есть одна замечательная девушка...» Я задрожал, будто молодые листочки на весеннем ветру.
Хориш был человеком веселым и обладал способностью интересно рассказывать, к тому же сердце мое жаждало любви.
— Поговори с дядей,— попросил я друга.
Никто так не умел развлекать общество, как Хориш. Везде он пользовался успехом. Дядя, недолго побеседовав с ним, уже не хотел его отпускать. Разговор происходил в гостиной. Дядю интересовала не столько сама невеста, сколько дела ее отца. Оказалось, все обстоит так, как ему и хотелось. Некогда полная чаша богатства их семьи сейчас опустела, но на дне кое-что осталось. Не имея средств жить так, как того требовала честь рода, они покинули родные места и уехали на запад страны. Девушка — единственная дочь, и отец, конечно, без колебаний даст ей в приданое все, что осталось от былого богатства.
Дядю это вполне устраивало. Только одно его смущало — девушке уже исполнилось пятнадцать лет.
— Не пользуется ли их род дурной славой? — беспокоился он.
— Совсем нет,— заверил его Хориш.— Просто отец не может найти достойного жениха. Женихи сейчас очень поднялись в цене, к тому же семья их разорена. Отец ждал, ждал, а тем временем девочка выросла.
Как бы то ни было, речи Хориша возымели свое действие, и дядя смягчился.
Переговоры о свадьбе прошли без осложнений. Весь мир, простирающийся за пределами Калькутты, казался дяде частью Андаманских островов. Только однажды он по каком-то особому случаю ездил в Канагар. Будь мой дядя Ману, он не преминул бы издать закон, строжайше запрещающий переходить даже Ховрский мост.
Мне очень хотелось самому взглянуть на девушку, но о поездке я и заикнуться не посмел. Для благословения невесты решили послать моего двоюродного брата Бину. На его вкус и здравый смысл я мог вполне положиться.
— Недурна,— заявил он по возвращении.— Чистое золото!
Обычно Бину был сдержан в своих оценках Там, где мы восклицали «превосходно», он говорил «сносно». И я понял, что мой брак не посеет вражды между богами Праджапати и Камой.
II
Само собой разумеется, что свадьба должна была состояться в Калькутте. Шомбхунатх-бабу, отец невесты, прибыл в Калькутту, как и обещал Хоришу, за три дня до свадьбы. Мы встретились с ним, и он меня благословил. Лет ему было сорок или чуть побольше, однако волосы у него оставались черными, лишь в усах нет-нет да и проглянет седина. Шомбхунатх-бабу сразу же обращал на себя внимание своей красивой внешностью. Полагаю, что и я ему понравился. Но понять, так ли это, было несколько трудно — Шомбхунатх-бабу был неразговорчив. Процедит несколько слов и молчит. Дядя же болтал без устали. Как бы невзначай он все время подчеркивал, что по богатству и положению мы не уступаем другим именитым семьям города.
Когда дядя умолкал на мгновение, Шомбхунатх-бабу вставлял свое «угу» или «да». Будь я на месте дяди, это, несомненно, охладило бы мой пыл, но дядюшку поведение гостя нисколько не смущало. Он решил, что Шомбхунатх- бабу человек робкий и вялый, что, впрочем, его очень обрадовало, так как излишнюю живость в родственниках невесты он отнюдь не считал достоинством. Когда Шомбхунатх собрался уходить, дядя небрежно простился с ним и даже не проводил до экипажа.
О приданом договорились быстро. Дядя гордился своей исключительной ловкостью. Он не оставил никакой неясности. Все было оговорено: какая часть приданого будет дана деньгами, сколько будет украшений и даже какого качества должно быть золото. Я не принимал в этом никакого участия, понимая, что переговоры о приданом — главное, хоть и самое неприятное в свадебных приготовлениях, и зная, что дядя не даст себя надуть. Его удивительная практичность была предметом гордости нашей семьи. При любых обстоятельствах, когда речь шла об интересах нашей семьи, дядя неизменно одерживал победу — это был общепризнанный факт. Хоть мы и не нуждались в деньгах, а семья невесты находилась в стесненных обстоятельствах, все равно надо было настоять на своем — таков был обычай нашей семьи, и до других нам дела не было.
Посылку пасты из корня куркумы в дом невесты обставили очень пышно. Потребовался бы специальный человек, чтобы точно сосчитать, сколько людей участвовало в шествии. Мать и дядя посмеивались, мысленно прикидывая, сколько беспокойства доставят другой стороне угощение и подарки.
Наконец я отправился в дом невесты. Оркестр и певцы- любители производили такой шум, что казалось, будто слон с ревом топчет заросли лотосов богини музыки.
Я напоминал собой витрину ювелирного магазина. Будущий тесть должен был получить ясное представление о моей стоимости.
Дяде не понравился дом, где должна была состояться брачная церемония. В саду не хватало места для всех участников шествия, да и особых приготовлений не было заметно. К тому же Шомбхунатх-бабу был холоден в обращении, не казался смущенным и, как всегда, молчал. Скандал разразился бы в самом начале, если бы не друг Шомбхунатха — адвокат, огромный, очень смуглый и лысый, с чадором, обвязанным вокруг талии. Приветственно сложив руки, запинаясь от избытка чувств, он беспрерывно кланялся и улыбался всем, начиная от музыкантов и кончая родственниками жениха.
Не успел я расположиться с гостями в доме, как дядя вызвал Шомбхунатха в соседнюю комнату.
Не знаю, что там произошло, но вскоре Шомбхунатх вернулся и позвал меня:
— Пройдите сюда на минутку.
Почти у всех людей есть свои слабости. Дядя, например, всегда боялся, как бы его не обманули. И сейчас он решил проверить, не фальшивые ли драгоценности у невесты. Ведь после свадьбы думать об этом будет поздно. Тем более что подарки жениху и приготовления к брачной церемонии оказались весьма скромными. Поэтому дядя привел с собой ювелира.
Войдя в комнату, я увидел, что дядя сидит на кушетке, а ювелир с весами и пробирным камнем расположился на полу.
— Ваш дядя хочет проверить, не обманули ли его,— обратился ко мне Шомбхунатх-бабу.— Что вы на это скажете?
Я молчал, опустив голову.
— А что его спрашивать? — возмутился дядя.— Будет так, как я решил!
— Это верно? — спросил отец невесты, в упор глядя на меня.— Будет, как решил ваш дядя? Вы не станете возражать?
Я печально покачал головой.
— Хорошо, тогда присядьте. Сейчас я сниму украшения с дочери и принесу сюда.
— Онупому нечего здесь делать,— сказал дядя.— Пусть идет к гостям.
Рисунок Н. Козлова
— Нет,— возразил Шомбхунатх.— Пусть останется.
Шомбхунатх принес завернутые в полотенце украшения и положил их на кушетку перед дядей. Это были старинные фамильные драгоценности, массивные и тяжелые, не то что современные безделушки. Взяв одну из вещей в руки, ювелир сказал:
— И смотреть нечего. Чистое золото. Такого сейчас ни за какие деньги не купишь.
С этими словами он без труда согнул толстый браслет с изображением головы мифического чудовища.
Дядя вынул блокнот со списком обещанных за девушкой украшений. После проверки оказалось, что по ценности и весу они намного превосходят обещанное.
Среди украшений были серьги. Шомбхунатх передал их ювелиру и попросил посмотреть.
— Это английский сплав, в нем очень мало золота,— сказал ювелир.
— Возьмите их,— обратился Шомбхунатх к дяде и отдал серьги.
Эти серьги были подарком от нашей семьи невесте. Яркая краска залила лицо дяди. Ведь его не только лишили удовольствия поймать с поличным бедняка, но и самого поставили в неловкое положение.
— Иди к гостям, Онупом,— приказал он мне, нахмурившись.
— Погодите,— вмешался Шомбхунатх.— Я прикажу сейчас подать угощение.
— А как же смотрины? — воскликнул дядя.
— Не беспокойтесь. Идемте...
Этот робкий человек обладал огромной силой, и дяде пришлось подчиниться. Нельзя сказать, чтобы угощение было обильным, зато блюда были превосходно приготовлены, и все остались довольны.
Шомбхунатх и мне предложил поесть.
— Что же это такое? — заволновался дядя.— Как может жених есть до совершения свадебного обряда.
Оставив без внимания слова дяди, Шомбхунатх повернулся ко мне:
— А вы что скажете? Разве это предосудительно?
И на этот раз я не посмел ослушаться дяди.
— Я доставил вам много хлопот,— сказал тогда Шомбхунатх.— Мы не богаты и не сумели достойно принять вас, извините. Уже поздно, и я не хочу вас больше утруждать. Сейчас...
— Сейчас мы вернемся к гостям,— поспешно сказал дядя.
— Сейчас я прикажу подать вам экипаж...
— Вы шутите?
— Шутили вы, у меня же не было ни малейшего желания забавляться.
Глаза дяди округлились от изумления, он не мог вымолвить ни слова.
— Я не отдам дочь в семью, где считают, что я способен украсть драгоценности моей девочки.
Ко мне Шомбхунатх, видимо, не счел нужным обратиться, потому что получил все доказательства моей полной ничтожности.
Рассказывать, что произошло потом, у меня нет ни малейшего желания. Наши гости учинили разгром, побили фонари и гордо удалились.
Отзвучала музыка, исчезли свадебные слюдяные фонарики, лишь звезды скупо освещали дорогу, когда я возвращался домой.
III
Дома все были вне себя от гнева.
— Что за надменный тип отец невесты! Ему присущи все пороки нынешнего века, никто теперь не женится на его дочери!
Но Шомбхунатх и не торопился с замужеством дочери.
Пожалуй, во всей Бенгалии не сыщешь жениха, которого бы отец невесты перед самой свадьбой выгнал из дому.
— По воле какой злой планеты запятнали позором такого богатого и достойного жениха, да еще в тот момент, когда гремела музыка и зажглись свадебные огни! — горестно причитали участники шествия, хлопая себя по лбу.— Свадьба не состоялась, а нас обманом заставили отведать угощений! Какая жалость, что нельзя вернуть их обратно!
— Я не прощу этого оскорбления,— горячился дядя, готовый поднять скандал.— Я буду жаловаться!
Но доброжелатели отговорили его, опасаясь, как бы мы не стали всеобщим посмешищем.
Трудно передать мой гнев. Я мечтал лишь о том, чтобы неожиданный поворот судьбы заставил Шомбхунатха униженно пасть к моим ногам и чтобы я мог отвергнуть его мольбы.
Но в сердце моем рядом с черным потоком ненависти струился светлый поток. Душа моя тянулась к той незнакомой мне девушке, и я не в силах был совладать с собой. Тогда нас разделяла только стена. Как описать мне ее, облаченную в алое сари, со знаками сандаловой пасты на лбу и краской стыда на лице? Какие чувства переполняли тогда ее сердце? Волшебная лиана фантазии склонялась ко мне, предлагая свои весенние цветы. Ветер доносил их пряный аромат и шелест лепестков. Я уже готов был сделать один- единственный шаг к ней, как вдруг этот шаг оказался протяженностью в бесконечность.
Все эти вечера я ходил к Бину домой, чтобы расспросить его о девушке. Он был не многоречив, но каждое его слово, подобно искре, воспламеняло душу. Из разговора я понял, что девушка необыкновенно хороша. Я никогда не видел даже ее портрета и очень смутно представлял себе ее. И душа моя, будто призрак, печально вздыхая, бродила у стены брачной комнаты.
От Хориша я узнал, что девушке показали мою фотографию. Вполне возможно, что я ей понравился. Сердце нашептывало мне, что моя фотография хранится у нее в шкатулке. Может быть, запершись в комнате, она открывает заветную шкатулку, склоняется над портретом, и волосы двумя черными струями сбегают ей на щеки. Услышав за дверью шаги, она быстро прячет портрет в свободный конец благоухающего сари.
Шли дни. Вот и год миновал. Дядя не решался больше заводить разговор о моей женитьбе. Мать решила повременить, пока все забудут о моем позоре, а затем снова попытаться женить меня.
Слыхал я, что руки моей бывшей невесты добивались женихи с положением, но она поклялась никогда не выходить замуж. Душа моя наполнилась ликованием. И я погрузился в мечты. В своем воображении я видел, что девушка забывает поесть и причесаться и день ото дня худеет. Отец с тревогой наблюдает за ней. И вот однажды он застает ее плачущей в своей комнате. «Что с тобой, дорогая?» — спрашивает он. «Ничего, папа»,— говорит девушка, торопливо утирая слезы. Но ведь она единственная и к тому же любимая дочь Шомбхунатха. Отец не может оставаться спокойным, когда дитя его увядает, будто во время засухи не успевший расцвести цветок. Смирившись, Шомбхунатх приходит к дверям нашего дома. Ну а дальше? Черная ненависть, словно змея, притаилась в моей душе и, шипя, нашептывала мне: «Когда отовсюду съедутся на свадьбу гости, когда зажгутся огни, ты сбросишь с головы убор жениха и вместе с друзьями покинешь дом невесты». Но чувство, прозрачное, словно слеза, обернувшись чудесным лебедем, умоляло: «Отпусти меня, и я полечу, как некогда мчался в цветущий сад Дамаянти, и шепну твоей возлюбленной на ухо радостную весть». А что потом? Потом кончится темная ночь горя, хлынет живительный дождь, и лицо моей любимой расцветет. По эту сторону стены останется весь мир, а в ту заветную комнату войдет только один человек. Тут мечты мои обрывались...
IV
Мне остается рассказать совсем немного.
Я вез мать к святым местам, потому что дядя и на этот раз не решился переехать Ховрский мост. В дороге я вздремнул, но вагон трясло, и спал я беспокойно. На одной из станций я проснулся. Игра света и тени делала все похожим на сон. Только звезды на небе казались старыми знакомыми, а остальное, окутанное дымкой, было чужим. В тусклом свете фонарей окружающие предметы казались странными и далекими. Мать крепко спала. Купе едва освещала лампа под зеленым абажуром.
Чемоданы, коробки и другие вещи, разбросанные по полу, тоже казались нереальными.
И вот в этом необычном мире, в тишине этой удивительной ночи, раздался голос:
— Скорее сюда, в этом вагоне есть место.
Мне почудилось, будто я слышу звуки песни. Чтобы понять, как сладостно звучит бенгальский язык в устах бенгальской девушки, нужно, как тогда, забыть о времени и пространстве.
Но услышанный мною голос был каким-то особенным. Ничего подобного я никогда не слыхал!
По-моему, голос в человеке самое главное. По голосу вернее, чем по лицу, можно судить о душе. Я быстро открыл окно, выглянул, но никого не увидел. На темной платформе дежурный махнул фонарем, и поезд тронулся. Я так и остался у окна.
Я не знал, хороша ли собой та девушка, но сердцем чувствовал красоту ее души. Она — как эта звездная ночь, окутавшая весь мир и в то же время недосягаемая. О голос незнакомки, в одно мгновение ты овладел моей душой. Ты чудо! Ты словно цветок, появившийся из самых недр нашего бурного времени, и никакие ураганы не заставят тебя задрожать, не отнимут твоей нежности.
В стуке колес я слышал песню. «Есть место, есть место»,— звучало, как припев. Что есть? Какое место? Нет никакого места! Никто никого не знает! Или незнание лишь туман, иллюзия? И если разорвать его путы, знакомство станет бесконечным. Неужели еще вчера я не знал о существовании сердца, чьей непередаваемой красотой полон ты, о чарующий голос:

Есть место,— как эхо, в душе отдалось.
Сдержать не могу закипающих слез.
Спешу, тороплюсь на призыв.

Я провел беспокойную ночь: на каждой станции выглядывал в окно — боялся, что незнакомка сойдет и я не увижу ее.
На следующий день нам предстояло пересесть в другой поезд. Мы надеялись, что в вагоне первого класса будет немного народу. Но оказалось, что этот же поезд ждут солдаты с большим багажом. Какой-то генерал отправлялся в путешествие. О первом классе нечего было и мечтать. Положение осложнялось тем, что со мною была мать. Все вагоны были набиты битком. Мы ходили от двери к двери, но вдруг какая-то девушка из вагона второго класса крикнула:
— Садитесь к нам, есть место...
Я вздрогнул. Это был тот чудесный голос, тот же припев: «Есть место». Не мешкая ни секунды, мы с матерью влезли в вагон. Я даже не успел внести вещи. Такого беспомощного человека, как я, не сыщешь во всем мире! Но незнакомка не растерялась, она выхватила наш багаж из рук носильщика и втащила его в уже тронувшийся поезд. Правда, мой фотоаппарат так и остался на станции, но я о нем нисколько не жалею. Право, не знаю, как описать все, что произошло потом. В душе моей на всю жизнь запечатлелась картина того счастливого дня. Но с чего начать и чем кончить? Мне не хотелось бы рассказывать все по кусочкам. Наконец я увидел девушку, чей голос так меня поразил. Я взглянул на мать — она дремала. Незнакомке было лет шестнадцать — семнадцать. Держалась девушка очень непринужденно. Она вся будто светилась каким-то внутренним мягким светом, и в ней не было никакой скованности.
Это все, что я сохранил в памяти. Не помню, какого цвета было на ней сари. Ее одежда и украшения не бросались в глаза и не могли затмить ее безупречной красоты. Девушка была подобна нежной, едва распустившейся туберозе, своей красотой затмившей куст.
С девушкой ехали три маленькие девочки. Она без умолку болтала и смеялась с ними. Я держал в руках книгу, но не читал, а прислушивался к их разговору. То была милая детская болтовня. И что самое удивительное — с этими малышками взрослая девушка будто сама стала маленькой. У девушки было несколько книжек с картинками. Дети упросили ее почитать рассказ, который им особенно нравился. Они слушали его не раз. Но я понимал их настойчивость. Голос незнакомки, будто прикосновение волшебной палочки, придавал каждому слову какой-то особый смысл. Да и все, к чему она прикасалась, оживало. И дети невольно поддались ее очарованию. Свет ее озарил и меня, и солнце моей жизни засияло ярче. Для меня незнакомка стала олицетворением бескрайнего неба и вечной неутомимой жизни.
На одной из станций девушка купила жареной чечевицы и вместе со своими маленькими спутницами, не смущаясь, принялась ее есть. Я очень стеснителен по природе и не смог попросить у девушки чечевицы! Почему я не протянул руку и не признался в своем желании? Я очень раскаивался в своей робости.
В душе моей матери боролись противоречивые чувства. Ей не нравилось, что девушка без всякого стеснения ест при мужчине жареную чечевицу. Но в то же время что-то мешало ей осудить незнакомку. Наконец мать пришла к выводу, что девушка дурно воспитана. Ей очень хотелось заговорить со странной спутницей, но она не могла преодолеть своей привычки сторониться чужих людей.
В это время поезд подошел к станции. Здесь его ожидала большая группа лиц, которые должны были сопровождать генерала. Мест не было. И все эти люди столпились у нашего вагона. Моя мать замерла от страха, я тоже встревожился.
За несколько минут до отхода поезда дежурный по станции прикрепил карточки с написанными на них местами в изголовье наших полок.
— Эти места заказаны,— сказал он мне.— Вам придется перейти в другой вагон.
Я вскочил с излишней торопливостью.
— Мы не уйдем отсюда,— сказала на хинди незнакомка.
— Придется,— серьезно ответил дежурный, не удостоив вниманием взволнованную девушку, и позвал начальника станции — англичанина.
— Я очень сожалею, но...— обратился тот ко мне.
Я стал звать носильщика. Но незнакомка вскочила со своего места, глаза ее пылали от гнева.
— Вы останетесь! — негодующе воскликнула она. Затем обратилась по-английски к начальнику станции: — Это неправда, места не заказаны!
Она сорвала карточки и, изорвав их, бросила на платформу.
В это время к нашему вагону подошел английский генерал. Он дал знак вестовому внести его багаж, но, заметив гневное лицо нашей спутницы и услышав ее слова, отозвал начальника станции в сторону. О чем они говорили, не знаю. Но поезд был задержан: к нему прицепили еще один вагон. Девушка и дети снова принялись за жареную чечевицу, а я, сгорая от стыда, смотрел в окно.
Наконец поезд прибыл в Канпур. Девушка собрала вещи. Ее и детей встретил слуга, говоривший на хинди. Тогда моя мать не выдержала.
— Скажите мне ваше имя,— попросила она.
— Коллени,— ответила девушка.
Мы с матерью вздрогнули.
— А ваш отец...
— Он врач, его зовут Шомбхунатх Сен.— Девушка вышла из вагона.

ЭПИЛОГ

Презрев запрещение дяди, ослушавшись мать, я приехал в Канпур. Я встретился с Коллени и ее отцом. Моя покорность и мольбы смягчили сердце Шомбхунатха.
Но Коллени сказала:
— Я не выйду замуж!
— Почему? — спросил я.
— Так велела мне мать...
Проклятье! Неужели и у нее есть дядя?
Но затем я понял: то была родина-мать. После расстроившейся свадьбы девушка дала обет посвятить свою жизнь женскому образованию.
Но я не впал в отчаяние. Голос незнакомки и по сей день звучит в моем сердце, словно призыв свыше. Он позвал меня в мир. Слова «есть место», которые я услышал впервые той темной ночью, стали припевом в песне моей жизни. Тогда мне было двадцать три года, сейчас — двадцать семь. Я не перестал верить дяде, но порвал с ним. Моя мать не смогла отказаться от меня — я был ее единственным сыном.
Вы думаете, я все еще надеюсь жениться на ней? Нет! Просто душой моей овладели слова «есть место» и вселяющий надежду нежный голос незнакомки. Конечно, место есть. Проходит год за годом, а я живу здесь, в Канпуре, вижусь с ней, слышу ее голос, помогаю в работе. И сердце подсказывает мне, что я завоевал место в ее жизни. О незнакомка, знакомство с тобой не имеет конца! И я доволен судьбою, я нашел свое место в этом мире.

Источник-http://biblio.india.ru/
_________________
Искусство ревниво-оно требует,чтобы человек отдавался ему всецело(Микеланджело)